Пятое колесо

[remisiri]

Название: Пятое колесо
Автор: Tender
Бета: Tender
Пейринг: СБ/РЛ
Категория: слэш
Рейтинг: PG
Предупреждение: мат. один раз.)

1.
– Круто уделался! – отмечает Блэк и толкает стоящего рядом Поттера. – Джеймс, есть платок? Круто он уделался, правда? А Сопливиуса видели? Высший пилотаж! У парня потенциал, вот что я вам скажу, почтенные сеньоры. Явный потенциал! Скрытый талант, такой не пропьёшь и не проешь – Пит, кончай жевать! – не проешь, это явно. Дайте платок нашему новому подрывнику, капрал Поттер. Что значит – нет платка? Но что скажет мама, Джеймс? Чем же ты утираешь сопли, не рукавом же мантии? Пит, дай пла... А-а! Дьявольщина, что это?! Что за зловещий артефакт?
Петтигрю возмущается, Поттер толкает Блэка и громогласно призывает его поразить общественность собственным батистовым слюнявчиком. Блэк вполне счастлив: для того, чтобы быть в тонусе, ему необходим звук децибел в шестьдесят пять.
Ремус не знает, куда себя девать. Внимание свалилось на него неожиданно, не в самый подходящий момент. Раньше он представлял, что подружится с одноклассниками как-нибудь невзначай: например, во время непринуждённо завязавшегося обсуждения "Трёх мушкетёров" или "Острова сокровищ", за завтраком, в обрамлении глазуньи и фасоли в томате. Или после того, как Ремус неожиданно покажет класс на уроке заклинаний, на трансфигурации, на зельях, вставить нужное, и его заметят, оценят и приобщат к спевшейся в первые же школьные дни компании.
Дни шли, разговоры за завтраками участия Люпина не требовали, занятия отнимали уйму времени и давались с трудом, а одноклассники прекрасно обходились без него. "Ты заведёшь много друзей, сынок", да-да, конечно.
Собственно, не взорвись непонятно от чего злосчастный котёл, не обдай он при взрыве своим содержимым Ремуса и двух сидящих впереди слизеринцев, не застынь это содержимое мерзопакостными трудносмывающимися пятнами чернильно-синего цвета, Блэк, Поттер и Петтигрю прекрасно обошлись бы без Люпина до конца света или до конца школы, что, в принципе, равнозначно.
– Но как вам это удалось, мсье? – Сириус всё-таки отыскивает платок Джеймса, на самом дне портфеля, зажатый между "Руководством по трансфигурации для начинающих" и "Магическими отварами и зельями". – Держи. Утрись. Честно говорю, выглядит паршиво! Не пришлось бы ампутировать. Выше, и вот, под носом. Да погоди, дай сюда! Блин, не вертись!
Ремус замирает, задерживает дыхание. Он близок к пониманию того, что пути фортуны неисповедимы. Сейчас, похоже, она склонна от него отвернуться.
– Так уже лучше, а, Джеймс? Как ты думаешь? Слушай, кому нужен обычный дурацкий нос? Синий нос – это круто! Жертва проклятия! Джеймс, мы проводим его в сортир, мы обязаны, слизни могут напасть в любой момент, ждут за каждым углом, капра-ал, смирна! Шагом... Арш! Рядовой Петтигрю! Рядовой Люпин! Как держите шаг, етить вашу?!
Синие пятна сходят с лица только через два дня, вместе с кожей, благодаря особо жесткой мочалке, которой снабдила Питера любящая мама: любящая Питера почти так же, как гигиену.

2.
- ... и это просто негигиенично, – Ремус закрывается "Стандартной книгой заклинаний, 7 курс", и выжидает, пока его лицо приобретёт нормальный цвет.
- Окончательный ответ – "нет"? – Сириус пытается сдвинуть книгу, заглядывает под неё с одной, с другой стороны, волнуясь, как терьер, учуявший в норе лису.
- Окончательный ответ – нет, никогда, ни за что, отдай! – Ремус шкрябает ногтями по обложке в последней (безуспешной) попытке оставить книгу на её нагретом месте.
- Луни, - Сириус вытягивается поперек кровати, подбородок поверх скрещенных рук, руки – на груди Ремуса, Сириус, всем своим весом, - поверх Ремуса, прижатого, обездвиженного и лишенного последнего заслона. – Луни-Луни-Луни, ты не можешь быть таким жестоким. Все делают это. А кто не делает, тот очень хочет. Я тебе серьёзно говорю, все! Летом – есть такой магазин, в Лондоне – там всякие штуки, но мы купим кассету – только нужен проигрыватель – я покажу, это классно – и серьёзно, это делают все, в каждом втором фильме, и всем нравится, и никто не жалуется, я тебе говорю, Луни, Луни, приём! Как слышно? Алло, прачечная? Хуячечная, это министерство Магии! Шлемус Шлюпин, мы вас потеряли!
- Ой, заткнись, пожалуйста, - Ремус хотел бы сказать это громко и отчетливо, но получается робкое пришепетывание. Сириус дышит ему в шею.
- Зануда. Маленький несчастный зажатый ботаник. Тебе никогда не дадут девочки. И мальчики. И тётеньки. И дяденьки. И даже собаки брезгуют тобой! Но из снисхождения... Луни. Тсс, Луни.
Сириус тянется вперёд и целует его. Ремус безо всякой надежды бьётся над разрешением житейского вопроса: почему бодаться носами, измазывать друг друга слюной и издавать дурацкие звуки так приятно?
- Лежи, я тебе покажу. Только чур ты тоже потом.
Ремус пытается вывернуться, отталкивает плечи Сириуса, краснеет и задыхается от неловкости; это не просто негигиенично, это ещё и ужасно противно, и противоестественно, и Бродяга никогда его не простит. Когда всё заканчивается, Сириус утирается и ложится рядом; от него пахнет потом, очень странно, что Ремусу нравится запах. Ему сейчас нравится совершенно всё.
- Ваша очередь, сударь! Луни, а? - Сириус перескакивает тона на тон, и Ремус глупо улыбается, ощущая, насколько он нужен, пусть только сейчас, пусть – не больше, чем на несколько минут. В остальном он не может быть уверен, ведь всегда были Сириус и Девчонки, потом – Сириус и Девки, потом – Сириус и Таинственные Лондонские Притоны, и как тут быть с "Сириус и Ремус"? Почему именно он? Шоколад и готовые домашние задания – единственное рациональное объяснение. Зимой Ремус думал, что дело в банальном нежелании шастать ночью по амурным делам и морозить задницу в опустевших классах.
- Ты мог бы просто объяснить, - смущенно улыбается Ремус, устраиваясь поудобнее, - совсем не обязательно было...
- Луни, блин!
- Да, мистер Блэк?
Минут пять-семь Ремус деятельно молчит.

3.
Время от конца до начала работы Ремус проводил в молчании. Когда магазин закрыли, а его, наконец, сократили, он молчал целыми днями, читал и разбирал накопившиеся в ящике стола бумаги.
Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, Ремус писал письма – десятки, сотни писем в абсолютное никуда. Он начал писать их, когда с покинутой наволочки (Ремус теперь спал на диванчике в гостиной) выветрился чужой запах. Сперва в них была одна только ненависть: он сидел, часами выводя "Лучше бы ты умер", ряд за рядом, строка за строкой, лист за листом, шариковая ручка процарапывала дешевую бумагу. Если бы ты умер, писал он, если бы только ты умер, так было бы лучше для всех. Я бы оплакивал погибшего друга. Не было бы убийцы, предателя, сидящего за решеткой, где ему и место, если есть место для такого, как ты.
Ремус был русоволосым, ранняя седина не слишком бросалась в глаза.
Я не знаю, писал он позже, зачем я остался в живых, когда нет ни Джеймса, ни Лили, когда ты убил Питера, а Гарри остался без родителей, и никому нельзя его видеть. Дамблдор сказал, что корреспонденция, посланная в Азкабан, по тюремным правилам отдаётся адресату в день освобождения. Что, интересно, делают с пожизненным сроком? Я даже не могу рассказать тебе, как Гарри плакал, плакал до тех пор, пока на него не наложили сонные чары. Не могу рассказать, да и бессмысленно, это нельзя написать на бумаге. Не могу больше писать человеку, которого не знаю. Выходит, что никогда не знал.
Ремус прятал письма между листами книг, книги – на полках книжного шкафа, и никогда не перечитывал их. Постепенно книги приходилось продавать: родительские, с солидными кожаными корешками, а потом и свои собственные, дешёвые, пахнущие клеем. Иногда покупатели возвращали письма, Ремус складывал тетрадные четвертушки в ящик стола и запирал на ключ.
Ближе к тридцати ему стали снится сны; он не мог запомнить ни одного, но послевкусие было школьное, весеннее, что-то живое, полное надежд на несбывшееся будущее.
Я был на свидании, писал он, с одной девушкой с работы, ты бы повеселился, глядя на нас, но, в сущности, ничего не вышло. Единственное, что я знаю точно – три месяца назад ты был жив; по крайней мере, министерство оформляет справки о наличествующих или выбывших заключенных не только для родственников. Не знаю, хорошо это или плохо. Никто не заслуживает такого существования.
Листки скапливались, множились, ящик перестал закрываться. Ремус переложил их в большую картонную коробку. Наверное, стоило бы их сжечь, но он помнил, как писал каждое письмо: с такой ненавистью, что приходилось силой заставлять себя отложить ручку, с собачьей тоской, с предательской верой в ошибку, в путаницу, в то, что мёртвые могут ожить, а виноватые - стать невиновными. Если бы Ремус попытался сжечь их, он, наверное, сам сгорел бы вместе с ними.
Дамблдор прислал сову, пригласил на чашку чая, писал он. К чему бы, после десяти лет молчания? Представляешь, Сириус, впервые запомнил свой сон. Мне снилось, что я бегу.

4.
– Ты, наверное, бежал во сне, – Ремус переворачивает подушку холодной стороной, взбивает её, оправляет простынь. – Дергался и кричал. Тут душно, вот и кошмары снятся. Сейчас открою окно, если в занавесках нет докси или кого похуже. Ты проверял занавески, а?
Он надеется, что его голос звучит успокаивающе.
Сириус сидит на самом краю кровати, сгорбившись и сцепив руки на груди. Раньше он никогда так не делал. Ремус выявляет всё новые и новые несовпадения между слепком четырнадцатилетней давности и живым, уставшим, загнанным человеком, и каждое повисает у него на шее, как камень.
– Сириус, давай спать. Ложись. Принести тебе воды?
– Иди в свою комнату, – говорит Блэк, не оборачиваясь, - Не геройствуй, а?
Ремус хочет ответить, что не претендует ни на одну из комнат в этом доме, но проглатывает ответ до того, как он успевает соскользнуть с языка. Вместо этого он прижимается грудью к спине Сириуса, обхватывает его руками, утыкается носом в затылок, в спутавшиеся за ночь жесткие волосы. От волос, от халата и от постели пахнет псиной – значит, опять перекидывался во сне, спасаясь от дементоров. Сириус ворчит, но позволяет себя обнять, почти не вздрагивает, когда Ремус целует его в макушку, и покорно заваливается на бок, на кровать.
– Ты злишься?
– Ремус, не беси. Нет, - Сириус шумно вдыхает и выдыхает. – Нет, не злюсь. Тебе совсем не обязательно ворковать надо мной, как верная женушка. Иди к себе. Ты весь день носом клюешь.
– Ничего подобного, - с жаром отвечает Люпин. Почти две недели он спит не больше трёх часов за ночь. Он был бы согласен не спать совсем, никогда больше, если бы это могло снять связку камней с его шеи. Если бы это могло расправить плечи Сириуса.
Они молчат, Сириус отлежал ему руку, но это ерунда; стоит подумать об этом, как Сириус начинает возиться, перекатывается на другой бок, высвобождая онемевшую конечность и осторожно, неловко обнимает Люпина.
– Хочешь? – вдруг спрашивает Блэк; таким же голосом он вполне мог бы говорить о погоде с Молли. Ремус теряется. Это "хочешь развлечься", "хочешь спать" или какое-то третье хочешь, не относившееся к предыдущему их разговору? Он осторожно склоняется к первому варианту.
– Я думал, что ты не хочешь, но если так – конечно, да. А ты сам точно?
– Луни, блин! Ты хочешь? Конкретно ты?
– Я да, а ты?
Сириус стонет, закрывает глаза ладонью и смеётся.
– Дурак. Дурной волчара.
Когда всё заканчивается, они некоторое время лежат без движения: испачканные ладони, соприкасающиеся колени. Ремус улыбается, разглядывая утопающие во мраке складки балдахина. Подумать только, они пришли ровно к тому, с чего начали, но поменялись ролями.
– Тебе этого не хватает, а? – спрашивает Сириус, изучая потолок. – Да ладно, не оправдывайся. С меня толку, как с козла молока. Никому ничего не могу, ха-ха, дать. Ни дать, ни взять, во переплёт!
Сириус давится смехом, в котором слышна надвигающаяся истерика
– Даже с Гарри не могу, не могу выжать из себя, парню нужен отец, а какой из меня, к хуям, отец, если вы все считаете, что у меня крыша съехала?
Ремус преподавал защиту от темных искусств, но не знает, кто и как может защитить Сириуса от него самого. Камни на его шее тянут вниз, но он обнимает Сириуса изо всех сил, и держит его до тех пор, пока тот, через целую вечность, не прекратит трястись в сухих спазмах без слёз, пока не расслабится и не накроет ладонь Ремуса собственной ладонью, горячей и жесткой.
Я с тобой, я здесь, пытался сказать Ремус, но язык его онемел, а губы слиплись. Я всегда буду здесь. Нам больше не будет больно.

5.
Боли он не ощутил, всё закончилось мгновенно. Зелёный свет – и самое понятие света исчезло. Ремус лишился глаз и ушей, однако не перестал видеть и слышать тех, кто были дороги ему, но остались пока по ту сторону стены. Он одновременно видел своего сына, спокойно спящего в колыбели в доме Дориной матери, и Гарри, бредущего по лесу, не разбирая дороги. Дора была с сыном, она останется с ним до тех пор, пока будет нужна ему. Ремус стремился к ним, чтобы попрощаться, но Воскрешающий Камень призвал его, притянул к себе, как магнит; он ощущал рядом Лили, Джеймса и Сириуса, хотя не видел их точно – белые расплывчатые силуэты и голоса в тумане. Они оставались с Гарри до самого конца, до того самого момента, когда смерть Реддла закрыла дыру между мирами, и всё полетело кувырком. Сириус был рядом, совсем близко, когда их подхватил и втянул какой-то водоворот, бросив в самое средоточие тумана, где всё кончалось, где была только пустота и тишина.
Сперва он услышал шум шагов, потом – звонкий, мальчишеский голос:
- Круто уделался! Джеймс, есть платок? Круто он уделался, правда?
Ремус открыл глаза.